Посмотреть, так с виду Сеня неказист: ни мал, ни велик, нос свисает унылой сливкой, да глаза грустные – прегрустные. К тому времени, о каком рассказ пойдёт, отпустил усищи. Не сказать, чтобы они Сеню красили, совсем даже наоборот. Были усы длинными, какого-то непонятного – серого цвета и очень напоминали шиньон старой девы. Сам он, верно, казался себе бравым казаком и гордо проводил по ним рукой. Уж Клава, жена его, за усы эти мерзкие и ругала, и трепала, и упрашивала сбрить – ни в какую. Я так думаю, что он ей назло их отпустил. А война у них чуть ли не столетняя была.

Как сейчас помню – случилась эта история в воскресенье. Сеня ко мне зашёл – глаза красные, опух после вчерашнего. Есть ли, говорит, что-нибудь восстанавливающее? Да какое там! Конец августа. Время самое, что ни на есть тяжёлое – вино у всех закончилось.

- У Толика был?

- Был. Нет у него. Бочку помог поднять.

- А у дяди Гори?

Сеня махнул, прикурил трясущимися руками, послал всех подальше и жён их, и пошёл домой.

Дома война с Клавой возобновилась сразу, ещё только он калитку прикрывал. Перед глазами тут же прошла вся их совместная жизнь, и юность, и даже детство, а заодно и родителей вспомнили. В общем, всё как всегда.

Только вдруг Сене плохо стало. За сердце хватается, ртом воздух ловит, опять у него сердечный приступ сделался. Клава тут же про войну забыла, Сеню подхватила, до дивана кое – как дотащила. Лекарство несёт, глядь, а Сеня захрипел так, забился, дышать перестал и вытянулся. Тут с нею самой чуть обморок не случился. Побелела вся, заголосила. Кричит, а подойти боится. Поплакала она ещё немножко, а потом пошла соседей звать. Ну, тут быстро всё закрутилось. Откуда что взялось. Первым делом стол у изголовья поставили. Хлеб домашний со свечкой, вертута, стаканчик и графин с вином – баба Маня принесла, (ох уж эти мне старушки - всегда у них почему-то всё есть), тарелочка, в которую тут же кто – то копейки положил. Охая и крестясь соседки пригубили и пошли с Клавой в летнюю кухню поминки готовить. Кур потрошить.

В это время деды стали заходить. Клава в каса-маре стаканчик вина наливает, они за Сенину душу выпивают, кряхтят сочувственно и, утирая стариковскую слезу, выходят на улицу.

Всё шло как у людей. Да только Клава вдруг заметила, что вина в графине почти не осталось, а были только дед Василий, дед Серёжа и Толик – местный алкоголик. Маленькая гадючка сомнения встрепенулась, было, в Клавиной душе и опять улеглась.

- Ничего не пойму, - сказала она про себя и принесла ещё один графин. Полный поставила на место прежнего, а людей, которые заходили попрощаться с мужем, угощала с того, полупустого. То и дело она выходила распорядиться на кухню и, когда в очередной раз вернулась, вдруг ясно увидела, что в новом графине вина нет больше половины. Внутри у Клавы всё похолодело.

- Не может быть!

В это время в комнату вошла её сестра Валя:

- Может, Клавочка, может.

Она подошла к покойнику, положила ему на ноги цветы, перекрестилась на икону, потом на самого Семёна.

- Клав, а вы чё ему усы не помыли. Гляди, в винище все. Тут Клавины сомнения переросли в уверенность. Она коршуном подлетела к покойнику и стала бить его по щекам, трясти за грудки и тянуть за пышные будёновские усы.

По-видимому, маленькая гадючка в душе к тому времени выросла в толстую злую змеищу, которая душила её и не давала ничего сказать. Оттого Клава била мужа молча, больно и от души.

Трудность же Сени была в том, что заботливая баба Маня завязала его ноги полотенцем, и не было у него никакой возможности быстро бежать с поля боя. Он как-то неловко отмахивался от жены и зайчиком прыгал в сторону двери, а там, кое-как освободившись, с криком: «А-а-а, зараза, больно!» выбежал во двор.

Валя была в шоке. Продолжая стоять столбом у остывающего одра, она только и спросила:

- Воскрес, что ли?

Тут у Клавы голос прорезался:

- Я ему воскресну! Поминки уже готовы! Щас я ему настоящие похороны устрою…

Само собой, соседи по-разному реагировали: кто ругался, кто смеялся. Мужики Сеню изловили, женщины Клаве руки держали. Баба Маня ушла: «Ничего – говорит - святого не осталось». Но не пропадать же добру – вон сколько наготовили – и борщ, и вертуты, и картошка с петушатинкой прямо из печки, и карасики золотистые. Только хозяин с хозяйкой в разных концах стола сидели.

Но этим дело не закончилось. Рано утром Клава подоила корову, погнала её за калитку, а там уже соседки перемигиваются. Позор! Вернулась Сеню будить и такая на него злость взяла! За все его проделки, шутки глупые, а тут ещё усы эти противные! Клава решительно взяла острую бритву и подошла к Сене, предвкушая сладкую месть. Он спал на боку, и она точно знала, что сейчас – хоть стреляй – он ничего не почувствует. Добрая женщина решительно занесла руку с бритвой над головой мужа, секунду помешкала.… На шее мужа ровно пульсировала артерия. Клава прицелилась, и резко опустив руку… соскоблила правый ус! Хотела, было, повернуть мужа и сбрить левый, но тот неожиданно проснулся.

- А? Уже вставать?

Состояние у Сени с утра было вчерашнее, но вот ситуация другая. Был понедельник. Сеня сунул голову под струю воды, глянул в узкое зеркальце, что стояло над мыльницей, увидел свои опухшие глазки, вздохнул, наскоро вытерся полотенцем, крикнул: «Клав, я пошёл на работу, - и прибавил про себя, - сердится, наверное».

Я как раз завёл свой старенький МТ, чтобы ехать в бригаду, когда услышал Сенин свист. Почти на ходу он запрыгнул на мотоцикл.

- Поехали!

Мы ехали медленно по селу. Сеня гордо восседал позади и здоровался, раскланивался с односельчанами. Те удивлённо смотрели, некоторые улыбались, а кое-кто крутил пальцем у лба.

- Знают уже – обречённо, но не без гордости сказал Сеня.

Мы приехали на стан, когда вся бригада уже собралась. Сеня медленно слез с мотоцикла, степенно подошёл к мужчинам. Кто хохотал, кто всхрапывал и хрюкал от смеха, кто притоптывал ногами и показывал на Сеню пальцем.

- Ну чё ржать! Живой я.

И тут я на него посмотрел. Глаза Сенины смотрели на всех с большим сочувствием, а на красной припухшей роже тоскливо свисал один только левый ус, с другой стороны нежно белело незагорелое пятно. От этого Сенино печальное лицо казалось ассиметричным и глупым.

Я подвёл дружка к мотоциклу и наклонил его к зеркалу.

- Мать твою…

Дальше шёл неописуемый мат.

Сеня взял у сторожа бритву, исправил безобразие и, успокоившись, сказал почти с гордостью:

- Клавина работа. Вся в меня. За это и люблю.

И ласково добавил:

- Приеду домой – не знаю, что сделаю. Хотя…

А вы говорите – любовь, романтика…

Вот она любовь, от которой не соскучишься.

Источник: http://daywords.com