Ванда Ландовска "О музыке"-Искусство слушания - Каталог статей

Ванда Ландовска "О музыке"-Искусство слушания

Для нас, исполнителей, а также композиторов существует мучительная тайна: что слышит слушатель? Что он способен воспринять? Каким образом музыкальный текст фиксируется в его ушах, мозгу? Я задумываюсь об этом даже прежде, чем коснуться проблемы вкуса - симпатии или антипатии, испытываемых каждым слушателем. Теперь у нас есть микрофоны, чтобы записывать и воспроизводить звук, но у нас никогда не будет точной картины того, что воспринимает слушатель, и мы никогда даже приблизительно не узнаем, что же на самом деле он слышит. А кто из нас знает, как, собственно, слушать? Абсолютный слух, который без подготовки может сразу охватить целое, воспринять его "насквозь" и в то же время разделить и подразделить на все его составные части,- это редкий дар, совершенствуемый бесконечной тренировкой. В жизни мне встречалось очень мало людей, которые действительно по-настоящему слышали. Ведь все слышать - это еще не означает непременно все понимать. Я, например, не требую от слушателя, чтобы он мог расчленить все, что содержится в моем исполнении. Требовать такого было бы слишком много. Но, ради Бога, не подменяйте искусство слышания общими идеями! Когда слушаешь шедевр в первый раз, то оказываешься поражен, подавлен, захвачен и бываешь не в состоянии распознать или разглядеть какие-то детали. Ты пассивно подчиняешься и позволяешь себе быть захваченным красотой шедевра. Но постепенно, в процессе последующих прослушиваний начинаешь чувствовать, различать и улавливать сначала отдельные эпизоды, затем воспринимать их в контексте целого. Первое соприкосновение с великим произведением искусства - это потрясение, сравнимое с тем, что мы переживаем, когда впервые встречаем человека, которому суждено сыграть важную роль в нашей жизни. Понемногу мы осмеливаемся приблизиться к нему, пристальнее вглядеться, и вскоре нам становятся знакомы его характерные движения, взгляды, выражения. Так же образуются узы - интимные - между нами и шедеврами. Они делают его близким нам. Чем богаче произведение, тем больше этих уз и тем сильнее они. Мне кажется, что именно такого рода связи установились сейчас у моей публики с "Гольдберг-вариациями" (Это было написано в 1952 или 1953 году.- Д. Р.). Какова природа нашей эмоциональной реакции на музыку? Не далекое ли это воспоминание о чем-то любимом нами в детстве? Быть может, внутри нас оказалась задетой скрытая струна, и нас охватывает полное наслаждение? Не ностальгия ли это? Порой наши реакции основаны на обнаружении самого неожиданного внешнего сходства. Какая-нибудь фраза Куперена может напомнить изгиб шопеновской мелодии, а некая последовательность у Скарлатти - вызвать в памяти бетховенское построение или испанский народный танец. Нам нравится держаться этих ассоциаций. Это нечто такое, на что можно опереться или от чего оттолкнуться. И мы чувствуем их бесценную помощь, когда вступаем в область неизведанного. Незнакомая ранее музыка, действительно, требует исследования, и не потому ли осторожный слушатель обычно враждебно относится ко всему новому? Бесстрашный же, наоборот, жаждет оригинальности любой ценой, предпринимая это исследование на свой страх и риск, в соответствии со своей способностью впитывать неизвестное. И лишь сноб, всегда колеблющийся между самыми противоположными эстетическими течениями, может примириться с чем угодно и остаться целым и невредимым после любой рискованной акции. Однако только тот, кто знает, как слушать, будь он робок или бесстрашен, сможет проникнуть в самую суть музыки. Но в этом есть нечто большее, чем простое слушание. Что можно сказать о бесчисленных впечатлениях - столь детальных, что они едва уловимы,- которые вызывают звуки или сочетания звуков? Значение этих впечатлений возрастает по мере того, как они захватывают нас; они-то и порождают специфический образ или особое выражение - именно такое, а не иное. Кто когда-нибудь постигнет, что именно вызывает эти нюансы наших чувств? В то время как один приходит в трепет, слыша какую-то мелодию или гармоническую последовательность, другой остается равнодушным... То, что кажется наивностью одному, для другого будет чем-то раздражающим или сложно-философским. Эдмон Жалю [3] охарактеризовал начало Симфонии Моцарта g-moll как "полное радости", тогда как Сен-Фуа [4] заявил, что оно "стремительно и взволнованно". Вот оно - вечное и постоянное взаиморасхождение между интерпретатором и слушателем, Но и это не все: оно распространяется намного дальше и глубже - как барьер непонимания между самим произведением и исполнителем. Мы часто слышим, как музыканты всерьез обсуждают акустику зала. Безусловно, она очень важна. Но я признаюсь, что проблемы акустики никогда не были главными в моих размышлениях. Зал с эхо? Ну и что ж, очень плохо для публики, которая вынуждена будет слушать мое исполнение баховской фуги дважды, не прося об этом! Если же зал имеет плохую акустику, усиление звука - не решение проблемы. Задача интерпретатора должна состоять в том, чтобы раскрыть уши своих слушателей. Меня больше всего интересует степень и качество восприятия тех, для кого я играю или говорю. Меня интересует хорошая акустика душ моих слушателей. Для того, кто знает, как слушать, музыка и слова имеют смысл. Вы, мои слушатели, с вашей исключительной реакцией на музыку, с вашими живыми богатыми образами, вы подобны резонирующим струнам. Вы представляете собою самую прекрасную духовную акустику! Знать, как надо слушать,- большое искусство! Не будем заблуждаться на этот счет. Мы, исполнители, стремимся к напряженным, страстным, волнующим акцентам, тончайшим звучностям, к чистоте линии и идеальному ансамблю. Мы ищем и, порой кажется нам, достигаем своей цели. Но как редко встречаем мы идеально понимающих слушателей, обладающих обостренным вниманием, развитым вкусом и слухом. Я никогда не забуду дней, проведенных в доме Толстого, тех часов, когда играла для него. Он обожал музыку, умел восхищено слушать. Играя, я наблюдала за этим светящимся старцем с седыми волосами, нежными и проницательными голубыми глазами. И я могла видеть - как бы отраженным в зеркале - то волнение, которое музыка вызывала в нем. Он упивался ею, погружался в нее. Он мурлыкал от удовольствия или же разражался заразительным смехом. Каждую пьесу он чувствовал с такой силой, что это придавало ему новую жизнь. Толстой был слушателем-творцом. Источник: http://www.maykapar.ru
Категория: Искусство \| Добавил: vitalg (29.Янв.2011)
Просмотров: 245

E-mail:
Пароль: